(рассказ-триптих)

       1.БЕГ

Ноги его будто оторвались от земли. Вдали, там, где небо сливалось с землею, светилась розовая полоса, и жеребенку отчего-то казалось, что по ту сторону  розовой полосы есть неистовый  буйный табун, мчащийся в бесконечность, поднимая пыль. Иногда до слуха его доносилось ржание коней в том шалом табуне – все кони те были золотого цвета. Сейчас жеребенок скакал на это ржание, на этот зов.
Вдалеке сверкала молния; черные тучи гнали золотистые облака.
Потом на все вокруг опустилось странное безмолвие. Топот, незадолго до того эхом отдававшийся у него в ушах – сначала топот табуна, потом его собственных ног, - как будто исчез; жеребенок уже не слышал ни звука. Он  скакал внутри безмолвия, стараясь слиться с родным  табуном, с которым когда-то разлучился.
Лишь добравшись до  берега узкой, мелкой речушки, жеребенок почувствовал жажду. Прильнул  вспенившимися губами к  холодной-прехолодной воде, бесшумно текущей меж густых трав. Вода, которую неспешно, осторожно пил жеребенок, впитала в себя их аромат. Приятная дрожь разлилась по груди. Даже озноб как будто пробрал. Пошевелив хвостом, он фыркнул пару раз. Небольшие волны прошлись по нутру жеребенка, будто лизнули, и скоро ласковое ощущение тех волн, словно просочившись наружу, прошлось по коже его, мягкой, бархатистой...
Оторвав губы от воды, он поднял голову. Ударив раз-другой копытом в землю, хотел снова ринуться вперед. Но почему-то какое-то время не трогался с места. Подняв голову, посмотрел на горизонт. Странно: кони табуна, который искал он, за которым мчался, разбрелись по небу. Те кони будто бились  в волнах-облаках, плывущих по небу, сопротивляясь  надвигающемуся на них  страшному селю, стараясь спастись.
Жеребенок, заржав, поднялся на дыбы. Словно крылья выросли у него, и сейчас он полетит  следом за тем «табуном» - за теми тяжелыми золотистым облаками. Ведь и мать жеребенка, гнедая, была в том «табуне»! Мама ползла по пенистым, точно молоко, вздымавшимся,  облакам. Почему же та гнедая, не слышала зова жеребенка, своего ребенка? Жеребенок заржал еще раз; голос его, ударившись о скалы, вернулся обратно к нему...
И снова ноги его оторвались от земли. Теперь он скакал за тем «табуном» в небесах. Но «табун» тот разметало  небесными потоками. Жеребенок чувствовал, что не догнать ему тех «коней» небесных. Ну и что? Он будет скакать, пока хватит  дыхания, лишь выбившись из сил, ляжет он на душистые травы с вздымающейся грудью и  глубоко переведет дыхание. Пусть видит мама, какой он у нее славный да лихой. И пусть поразятся его сыновней верности кони в том «табуне»...
Жеребенок скакал в четыре копыта. Он впервые получил возможность так вольно мчаться за своей сладостной, как весенние травы, мечтой. Жеребенок и раньше бывало отправлялся в дальнюю дорогу; но тогда он был рядом с мамой своей; в таких походах он, опустив голову и размахивая хвостом, шел за мамой своей. Однако внутри у него всегда жила  тайная страсть гулять и жить свободно, одному. Отчего-то скучал он в табуне.
И вот теперь жеребенок был свободен. Мчался во всю мочь за рассеянными по небу  конями-облаками. Только странно было: незримая рука будто гнала куда-то, уводила тех «коней». До слуха жеребенка порой доносилось ржание матери, постепенно темневший «табун» облаками уплывал куда-то в глубину небес и словно таял. Исчезал на небесном склоне.
- Эге-е-й!..
Это был человеческий голос. Жеребенок хорошо знал хозяина его. Но сейчас ему не хотелось видеть хозяина. Ему не хотелось видеть и «табун». Хотелось найти лишь маму, увидеть лицо ее, услышать ржание хотелось...
Темнело. В сумерках жеребенок вновь взглянул на небо и увидел, как «кони» «табуна» вдруг исчезли. Он неожиданно стал задыхаться, почувствовал тяжесть в груди, в глазах потемнело. В сером сумеречном небе от мамы не осталось и следа; и ржания уже не стало слышно.
- Эге-е-й!..
Нет, жеребенку сейчас не был нужен хозяин этого голоса. Он хотел слышать лишь голос мамы своей, почувствовать запах ее.
... В небе  мерцали уже звезды. Жеребенок замедлил шаг, но останавливаться не хотел.
Звезд на небе становилось все больше. Но у них не доставало сил осветить землю. Тяжелый мрак окутал все вокруг.
Подняв голову, он вновь всмотрелся вдаль: впереди, в лощине, полной мрака, сверкнула пара звезд. Казалось, небесный свод стал звездам тесен, поэтому «звезды» стали спускаться на землю. Инстинктивно замедлив шаг, жеребенок направился к «звездам», сверкавшим в лощине. Он увидел, что эта пара «звезд», до того будто пришпиленная к земле, теперь направлялась ему навстречу. Отчего-то вдруг волнами пробежал по телу холодок. Он еще замедлил шаг.
Скоро заметил темнеющее пятно позади пары «звезд» и всем телом содрогнулся. Пятно приближалось, и жеребенок, себя не помня, заржал, что было сил, и сменил направление – кинулся в сторону. Прибавив скорость, огибая темное пятно с горящими «звездами», почуял у бедра чужого зверя и свел задние ноги; тупой удар их явно пришелся по чему-то. Но видимо, темное пятно со «звездами» не намерено было отставать от него. Скоро он почувствовал ужасную боль  в боку. В жизни ничего подобного он не ощущал. Собрав все силы, жеребенок прибавил в беге и, сведя ноги, опять лягнул преследовавшую его тень: но на этот раз удар был не таким  метким. Темное пятно бросилось ему на спину. Жеребенок качнулся, но удержался на ногах, не упал, яростно выпрямился и горько-горько заржал. Острыми, как нож, зубами пятно впилось ему в основание хвоста. Жеребенок хоть и чувствовал текущую по ноге горячую кровь, мчался вперед, что было сил, чтобы высвободиться из лап темного пятна, «звезды» которого жгли его, превратившись в пылающие головешки. Ржания мамы уже не было слышно. Но почему теперь не слышался голос хозяина – Человека, недавно звавшего, искавшего его?  Постепенно жеребенка оставляли силы. А это безжалостное темное пятно и вправду не думало отставать от него! Прибавив скорость, оно ринулось вперед. А жеребенок в этот миг остановился. Теперь он стоял лицом к лицу со страшным пятном. На голове его  по-прежнему горела пара холодных, наводящих ужас «звезд».Теперь ему виделись такими же страшными и рассыпанные по небу звезды; наверное, за блеском их тоже кроются коварные тени, которые в любую минуту могут броситься вниз и напасть на теряющего силы жеребенка и даже на «табун», уже смешавшийся с темнотой. Колени жеребенка задрожали. Кажется, все было кончено. Наверное, никогда уже он не услышит материнского ржания; его первое свободное,  самостоятельное путешествие здесь же и завершится. Он больше не увидит «табуна», за которым бежал – золотистых «коней» на небесном склоне. Жеребенок встал на дыбы. Заржал. С бедра его набежала на землю маленькая лужица крови. Помедлив, темное пятно  стрелой, выпущенной из лука, вновь бросилось на него. Жеребенок заржал  опять... И потом к этому ржанию присоединился голос, зов:
-Эге-е-й!..
            Увенчанное «звездами» страшное пятно, заслышав человеческий голос, отпрянуло в сторону и снова приготовилось к нападению. В тот же миг раздался выстрел. Клочок света прочертил в воздухе дугу. Темное пятно яростно завыло, клацнуло зубами и в мгновенье ока скрылось из виду.
Откуда-то вдруг появился хозяин голоса и  подбежал к жеребенку. Провел рукой сначала по голове, потом по бокам его. Кажется, ничего не разобрав в темноте, поднес руку в чем-то теплом, к носу. Потом послышалось сдавленное рыдание Человека.
Повернув голову, жеребенок прижался ею к лицу Человека. Его густая холодная грива коснулась лица, глаз Человека.
Все погрузилось во тьму. Свет звезд небесных  землю осветить не в силах был...
На другом конце лощины жеребенок снова увидел все ту же пару злых холодных «звезд», и опять холодными волнами пробрало тело.
Отойдя от жеребенка, Человек осторожным шагом двинулся вперед: наверное, и он заметил пару «звезд» в лощине. Сначала послышался короткий выстрел, после долгий и протяжный вой...
Поднявшись на дыбы, жеребенок заржал от души...
Послышался топот ног издалека.
Может, то «табун» спустился с небес на землю.
Погладив гриву жеребенка, Человек надел на него уздечку.
Подул легкий ветерок... Издалека доносилось отрывистое ржание.

2. САМОУБИЙСТВО

…Уже  зажили его раны. Хозяин теперь ни на миг не выпускал из виду жеребенка – дома ставил его в конюшню или привязывал к фонарному столбу, а за пределами двора непременно водил за собой на уздечке.
Жеребенок сильно скучал по матери, которую давно не видел. Мать же, будто став хлебом масляным, взошла на небо. Вначале он пару раз видел ее в табуне и горестно ржал, вставая на дыбы. Гнедая точно так же ржанием ему отвечала. Но тогда им не дали возможности подойти друг к другу. Ну, что скажешь ты  жестокости людей?.. Мать и дитя хотели видеть друг друга! Но он обязательно увидит свою мать. Вначале капризно куснет ее в шею, потом потрется мордой о морду ее. Почувствует ее запах и, уперев в землю копыта, встанет с нею рядом, взглянет исподлобья и увидит, как вырос он за последние дни. Сейчас они уже, наверное, одного роста. Когда будут стоять они рядом, смешаются их гривы, как густые, пенистые облака.
После того, как зажили раны, он стал более бдительным и осторожным. Ему уже не хотелось мчаться за разбежавшимися по небу «конями», за «табуном» - золотыми облаками.
В последнее время поведение его непроизвольно изменилось. Окрепли передние ноги, вытянулись задние, грива, хвост засветились, заиграли новым  ярким цветом. И аппетит заметно прибавился. А после того, как его подковали, он, казалось, и выглядеть стал совсем по-другому. На соседских жеребят, коней молодых  смотрел он уже  иначе. И молодые кобылки, с кипящими, как родники, глазами, тоже  посматривали на него с как-то по-другому.
Он теперь обращал внимание на то, как бьется сердце у него в груди, как резво течет по жилам кровь. В жеребенке играла кровь.
Изменилось и ржание его; от мощи собственного голоса  порой вздрагивал и он сам.
Инстинкты влекли его к ровесникам противоположного пола. Словно какая-то скрытая, сумасшедшая сила внутри поднимала мятеж против него самого.
Хозяин по настроению его, кажется, начал понимать, чего он хочет.

*   *   *

- Сосед, а жеребенок-то твой, вон как вымахал, слава Богу…
-Что значит вымахал?! Настоящий жеребец.
-Хорошая порода… Пусть копыто его будет крепко.
-Чувствую, уже места себе не находит. Кровь играет.
-Пусти тогда в табун.
-Нет… Какой там табун?.. Там кони молодые, кобылы распаленные изведут его… Ты на стать его посмотри, на выправку… Это же джейран, джейран…
- Послушай… Хочу спросить у тебя: а что если свести его с нашей гнедой, а?.. Наша тоже в последнее время проявляет беспокойство. Говорю, может, пыл ее остудит ваш конь, что сейчас бьется с небесами.
-«Ваша» говоришь… Так ведь и она тоже «наша», родная мать его… Получить приплод от своего же жеребенка… Нет… Этот жеребенок… С той гнедой… Как же так можно? Грех на душу брать…
- Ну, и что же с того, что мать?.. Для лошади что мать,  что ребенок?..  Эх, сосед… Что может лошадь понимать в грехе?.. Сейчас с человеческими пристрастиями не разобраться, а ты заладил – гнедая, жеребец… Честь коня бережешь, что ли? Лучше открыто скажи, что просто не хочешь это дело сладить…А то нет…
             -Да нет, сосед, ты ничего такого не подумай. Приведем лошадей, пусть побудут вместе… Просто так…
-Ладно, пускай. Вечером пойду на пастбище. Заберу из табуна и приведу. Они, наверное, уже давно забыли, что родня друг другу.
-Пусть бы так… Но мало вероятно, что забудут. Как бы там ни было, приводи, а там посмотрим, поладят они или нет.
-Завтра дома?
-Да…
-И жеребенок здесь будет?
-Да… И я ведь сказал тебе, сосед, он уже не жеребенок.
-Нет, пока еще жеребенок. Посмотрим, как он себя покажет. Думаешь, каждый жеребенок может показать себя женихом?.. Ха-ха-ха…
-Да… А я-то что… Посмотрим… Не спеши, сосед.
-Ну, будь здоров, сосед…
-Пока…

*   *   *

Услышав материнское ржание, он навострил уши. Хозяин  отвязав его от фонаря, отошел в сторону. Обернувшись назад, жеребенок увидел гнедую. Мать и дитя ястребами бросились друг к другу. Сначала они ласково покусали друг друга в шею, потом побрыкались. После стали тереться мордами друг о друга. Их буйные гривы падали волнами на глаза. Дыхание их обоих отдавало свежими сладкими  травами.
Подойдя к жеребенку, хозяин провел ладонью по шее его. Сосед тоже подошел к своей лошади – его матери – погладил гриву гнедой, хвост; шлепнул ладонью по крупу, по бедру. Повернув шею, гнедая грустно-грустно взглянула на жеребенка. Его вдруг охватил какой-то скрытый ужас. В глазах матери светился странный холодный свет. Этот блеск отчего-то показался знакомым жеребенку; словно из-за этого холодного блеска скоро покажется страшная, «звездами» увенчанная  тень, и мать будто сейчас уже чувствовала ее присутствие.
Мать приблизила к нему свои толстые, трепетные, со стекающей слюной губы. Стала языком вылизывать его окрепшую в последние дни шею. Сосед же все похлопывал ее по крупу.
Хозяин что-то  нашептывал жеребенку на ухо. Сердце прыгало в груди у жеребенка, тело окатывали мягкие волны, дрожали колени . Он не просто чувствовал, как кровь, журча, бежит по жилам, он почти слышал это журчание. Уши его навострились. Губы трогала мягкая дрожь. Скоро слюна их уже смешалась.
Сосед отвернул голову лошади в сторону. А хозяин жеребенка гладил ему передние ноги и все шептал что-то на ухо. Будто молитву читал.
Теперь мать и жеребенок стояли не рядом, а друг за другом, то есть в одну сторону головами; впереди мать, за ней – жеребенок. Широкий круп матери упирался ему в нос. Мать стояла ниже в небольшой канавке и спокойно пофыркивала.
Жеребенок ткнулся носом лошади в крестец. Знакомый родной запах был приятен, но он вдруг потянулся и отошел назад, заржал и встал на дыбы; как будто вдруг понял, для чего стоящие рядом люди его поставили наверху канавки позади матери и подталкивали к ней. И мать точно так же поднялась на задние ноги, прочертив над головой соседа большую дугу. Мать и детеныш стояли лицом к лицу, глаза в глаза. Лошади застыли грудь к груди и напоминали  памятник в граните.

*   *   *

-Твой жеребенок, сосед, не прошел испытания.
-Я же говорил тебе… Они – мать и дитя… Мать и дитя… Понимаешь?
-Ну и что? Мы их что, держим как пример нравственности для людей? Лично я свою лошадь, как только ожеребится, и запрягать в фаэтон стану, и к сохе приставлю…
-Лошадь, сосед, не для фаэтона, не для плуга.
-А для чего?
-Для выездки…За ней ухаживать надо, холить ее, лелеять…
-Что?.. Хм… «Холить…» Женщина она что ли, или жена, чтобы холить ее? Ладно, ладно, сосед… Не надо трогательных речей… Так что делать будем? Твой-то женихаться будет или нет?
- Сам же видел, что получилось…
-Видел, видел… Но что делать, если во всем табуне нормального жеребца нет. Все кривые да косые, уроды. Ты ведь сам продал мне лошадь; вот я и говорю, пусть от своей же породы и понесет.
-Думаю, дело это не сладится.
-Нет, сладится…
- Сладится? И как же?
- Завяжем глаза обоим…
-Даже не видя, они почуют друг друга по запаху.
-Знаю, все это так. Конь – животное чуткое. Но я и это учел.
-И что?
-Обоим завязываются глаза, и тела натираются свежим навозом. Тогда и не увидят они друг друга, и не почуют. Животное, сосед, каким бы чутким оно ни было, но по части хитрости до человека ему далеко… Ха-ха-ха…
-Но ведь это же грех…
-Почему грех?.. Животному какая разница?.. Или до сих пор дело это невиданное и неслыханное?
-Я знаю характер своего жеребенка. Он не подойдет к животному, от которого разит навозом.
-Вижу, сосед, уж больно мямлишь ты. Но я и это продумал…
-Что же ты придумал?
-Вначале мы к твоему жеребцу подводим разогретую кобылку из стада. Когда они поладят, найдут уже общий язык, я подведу свою лошадку. Тогда ни распаленная лошадь  не признает жеребенка, ни разохотившийся жеребец – лошадь в свежем навозе… К тому же глаза у обоих будут завязаны. Что скажешь на это?
-Ладно, как стемнеет, приводи лошадь.
-Нет, отложим до рассвета. Ведь говорят же – утро вечера мудренее. Не так ли?..
-Да так… Будь по-твоему…

*   *   *

Мир объяла тьма…
Перед глазами его плыли маленькие звездочки…
Веревка на шее коня натянулась. Кто-то большой грубой палкой осторожно подталкивал его вперед.
Чтобы избавиться от неприятного запаха, конь резко дернул в сторону головой.
Потом по спине его заходила чья-то ласковая рука. Он узнал эту руку: то была рука хозяина. По прикосновениям руки его он понял, что хозяин на что-то его воодушевляет.
Неприятный запах исчез и ноздрей его коснулся другой запах, чужой. Но приятный.
Глаза его были завязаны, поэтому он не видел стоящей перед ним пофыркивающей лошади, что стала потом лизать ему шею и носом лохматить гриву.
Дыхание ее пахло свежими горными травами.
Жеребенка пробрала приятная дрожь. Сердце подпрыгнуло в груди. В ушах отдалось журчание бегущей по жилам крови; неведомое ему желание толкало его вперед. Он вздыбил передние ноги. Но ему как будто  мешал кто-то. Потом он еще несколько раз вставал на дыбы. И почему-то опять натягивали уздечку, сдерживая его.
А незнакомые сладостные волны внутри все толкали его вперед. Невидимые же руки, натягивавшие то и дело удила, хозяин, выводили его из себя. Бурные волны страсти  вперемешку со злостью охватили его. Никакая сила, никто сейчас не мог бы остановить его. Не было сейчас даже страха перед плывущими перед глазами звездочками.
Поднявшись на дыбы с поджатыми к груди передними ногами, жеребенок змеей вытянул шею вперед; аромат горных трав куда-то исчез; нос его опять учуял  отвратный запах. Инстинктивно он почувствовал, что перед ним сейчас другая лошадь; лошадей подменили. Его обманули… Ах, коварные люди… Но было уже поздно. Жеребец поднялся. Свои окрепшие, полные сил ноги он поднял на широкий мягкий круп часто-часто переступавшей перед ним лошади… Тело лошади дрожало, как марево…
Приятная усталость разлилась по телу коня…
Люди радостно кричали…
Потом жеребенок услышал знакомое ржание…
Он отпрянул назад. Стал бить копытом землю. Знакомая подрагивающая рука хозяина сняла повязку с глаз не находящего себе места животного.
Он успокоился. Его большие, черные, застывшие глаза уставились в поникшее и словно чуть искривившееся лицо гнедой; это была его мать… Мать с зловонным телом повернула  голову и устало, неохотно приблизила морду свою к голове жеребенка. Тот отпрянул в сторону; ноздри его раздулись, задрожали.
Собравшийся вокруг народ пораженно смотрел на гнедую и ее жеребенка.
Жеребенок поднялся на дыбы и дико заржал. Точно спокойное небо вдруг расколола молния. Пущенной из лука стрелой взвился жеребенок вверх и со всего размаха бросился на землю. Голова его гулко ударилась об осколок скалы…
Изо рта жеребенка текла кровь.
Над набежавшей лужицей крови скоро зажужжала мошкара…
Лошадь-мать, тяжелой осторожной поступью подошла к жеребенку и склонила к нему голову. Из помертвевших глаз ее стекали вниз крупные капли слез…
Взволнованные голоса людей полнили округу.
Солнце стояло в зените.
До появления звезд на небе было еще далеко.
Издалека доносилось лошадиное ржание. Кажется, с летнего пастбища табун спускался к зимовью.

3. КОНЕЦ

- Слушай сюда, сосед, по-моему, худшей вражды между людьми  и быть не может. Говоришь мне, что такое лошадь, что из-за нее ты такое безобразие творишь? Это я-то творю безобразие? Ты лжешь самым бессовестным образом… Ты весь с ног до головы лживый фальшивый человек, сосед… Причем не сегодня ты таким стал,  ты еще тот аферист.  Может, я не прав?
Вот ты – работник культуры, заведующий клубом, если так, должен быть культурным человеком. Но в тебе  культуры и в помине не бывало. Лично я  в тебе никогда не видел ничего  похожего.
Говоришь, что такое  лошадь, чтобы из-за нее… Так дело же не в лошади… А даже если и в ней. Разве  это не дело?
Ладно, лошадь оставим в стороне. А как назвать  твои проделки до нее? Какие проделки? Не виляй, сосед! Как будто не знаешь, о чем речь?..
Сам хорошо знаешь, что сначала ее любил я. Да, да, ее… И она меня любила. Ты неправильно поступил, не по-мужски, перейдя мне дорогу. А та неразумная девчонка влюбилась в твою крахмальную сорочку, наутюженные брюки и цветастый галстук. Она хорошо знала, как  я ее люблю. Это знали все. Весь мир об этом знал. Говоришь, старый это разговор? Нет, такие разговоры никогда не устаревают. Не прикидывайся непонимающим, о чем речь, непонятливый, слушай… Мы с той девушкой обет друг другу дали.. Если хочешь знать правду, я с ней каждый день встречался, У арыка, под скирдой,  у кромки леса… Да где только не встречались… Если ты честный человек, зачем  полез вперед меня? Ты заморочил голову той девушке. Ты разрушил высоченные дворцы, что выстроил я в сердце своем. Горем сдавил грудь мою… Мы с вами с самого детства были соседями. Что с того, что ты выучился? Что с того, что я не учился? Вместо этого, оставшись здесь, сирот поднимал. Разве маленькое это дело? Я вырастил и выучил всех своих братьев и сестер. А ты? Ни один из братьев, что помогли тебе вырасти и выучиться, сейчас с тобой не разговаривает. А сестры, как я слышал… Не буду говорить, чем они, сестры твои, занимаются… И сам это хорошо знаешь… Пусть казан кипит под крышкой. Я очень хорошо знаю, что женщина, которую сделал ты своей женой, с которой пусть даже  спишь ты каждую ночь,  не любит тебя. Она терпеть тебя не может. Откуда я это знаю?.. А что тут знать? Я вижу это по лицу ее и поведению. По настроению и выражению лица. Мы ведь соседи. Каждый день встречаемся. Так, если хочешь знать, сердце ее по-прежнему привязано ко мне. Что с того, что у вас ребенок?.. Что с того, что и я женат? Любовь никогда не умирает. Это ведь не  вопросы культуры, чтобы ты что-то смыслил в них. Это вопросы любви, сосед, любви!.. А что ты понимаешь в любви? Если бы понимал. Не мучил бы так  ее, ту женщину. Ты же ее используешь вместо лошади, вернее, как лошадь работать заставляешь по дому, по хозяйству. Она стирает твое белье, из леса дрова таскает, за скотиной твоей смотрит ( о детях уже не говорю), чистит хлев, глотает  водочно-сигаретный угар твой. Я прекрасно все это вижу. И она меня видит. Видит, как я отношусь к своей жене, пусть даже и не любви женился на ней. Не  нагружаю ее непосильной работой. Пусть не было между нами любви, когда поженились мы, но сейчас я люблю ее, как мать моих детей. Слышал, ты там, сям посмешищем меня выставляешь? Якобы я дома и мужскую, и женскую работу делаю; чуть ли не пеленки детские стираю. Ну и что?.. Хорошо и делаю! Разве женщина не человек? Разве ты не читал нигде, не слышал, что женщина – наша мать, сестра и дочь?.. Вообще-то, чтобы знать это, не  обязательно где-то  прочитать это. Чтобы это знать, нет необходимости заканчивать школы, становиться заведующими клубами, обучаться культуре, сосед!
Это должно быть у человека в крови.
Я при случае тебя и человеком-то не считаю. Возможно, и ты со мной не считаешься; замечаю, что при виде меня, как осел, склонив голову, проходишь мимо. Но вижу и то, как виляешь хвостом перед приезжими из города или еще откуда-нибудь, как юлишь перед ними, как подхалимничаешь. Много-мало, но и мы в этой жизни что-то понимаем. Я не перед кем не кланяюсь. Сам себе голова и слову своему хозяин. Предположим, что и рубашка у меня не накрахмалена, и брюки не выглажены, а галстука и в помине не было, стирку дома делаю сам и даже в доме сам прибираюсь, но себя считаю настоящим мужчиной. Потому что ни от кого не завишу, потому что хозяин этой  лачуги – я. Я не набиваю себе живот, нахваливая того-другого, я сам зарабатываю свой хлеб праведный, сосед.
Что с того, что ты выучился? На самом деле, ты неуч из неучей. Я каждый день слушаю радио. Знаю, где что в мире творится. А ты? Поесть да попить – вот и все твои дела. Если и смеешься ты в лицо людям, нужным тебе, если  и роли свои меняешь, но языка людей тех ты не знаешь, не понимаешь. А я и людей понимаю, и птиц, и зверей. И деревья, и травы… Даше земли язык мне понятен. А ты?..
 Я, сосед, может, и простил грехи твои, и никогда о прошлом не напомнил бы. Но из-за той истории с лошадью никогда тебя не прощу.
Чтобы заготовить на зиму дров, пришлось мне вывести лошадь свою на базар, на продажу. Деньги такая вещь, то есть они, а то нет. В тот год запасы мои иссякли. Ни дров купить было не на что, ни хлеба, ни муки. Нет, бедным человеком я себя не считаю. Но что поделаешь, если иногда запасы кончаются и у человека, не считающего себя бедняком… В общем… Как назло, в тот день, у базара я встретил тебя: и лошадь рядом на поводу… Помнишь, наверное. Лучше б не было того дня. «Что за дела, сосед?» - спросил ты. Я же врать не люблю. Сказал, что привел вот лошадь на продажу. А ты ответил, что пришел как раз лошадь покупать. Честно говоря, удивился я: куда ты, куда лошадь? Сказал ты, весь базар обошел, подходящей лошади не нашел. Добавил потом, что ищешь  статную, молодую, спокойную, красивую лошадь. Еще бесстыже заявил, что давно заприметил мою лошадь, но сказать не решался. Стал уговаривать меня: «Зачем чужим да незнакомым продавать лошадь, продай лучше мне, и деньги у меня при себе». Что-то кольнуло меня тогда в селезенку. Хотел сказать, ты, мол, сосед, когда-то увел у меня любимую, а теперь и лошадь прибрать к рукам хочешь… Что так?.. Зачем тебе лошадь?.. Разве  знаешь ты ей цену?.. Но смолчал. Наконец, согласился я. А что было делать? Кто-то платит деньги, покупает лошадь, ну, и на здоровье. К тому же, продаю лошадь, но мне остается ее жеребенок, ничем ее не хуже.
Только через неделю я узнал, для чего тебе нужна была лошадь. Вернее, убедился в том, что она тебе вовсе не нужна. Да, через неделю после того, как купил ты лошадь, я услышал, что у тебя гость. Я и сам его видел: худой, длинный и лысый. Обычно лысыми бывают люди толстые, может, это и не так, я говорю о виденных мною толстяках; но это, правда, был первый худой лысый человек, которого я видел. В действительности, лысина того человека к делу никакого отношения не имеет. Оказывается, у этого худого, длинного, лысого человека была своя беда, какая-то болезнь одолела его (название ее говорили, но я позабыл), и врачи посоветовали ему поездить верхом. Тот человек, как оказалось, был твоим  главным начальником в городе. И лошадь купил ты для этого худого, длинного и лысого человека. И деньги на лошадь дал тебе он. Твой гость каждый день садился на  мою лошадь (правда, моей она уже не была), ездил на ней по горам, пастбищам и лечил таким образом свою болезнь. Я в свое время от души и не поездил на своей лошади. А твой гость гонял мою лошадь ( что с того, что она моей уже не считалась) и вверх, и вниз в свое удовольствие. У бедной лошади живот к спине чуть не прилип. Название болезни твоего гостя я позабыл, но говорили, что такие больные вылечиваются верхом на коне, а после выздоровления чуть ли не в юношей превращаются. Вот и гость твой тогда у нас на глазах в несколько дней помолодел, поздоровел, и скоро уехал в город. А после отъезда его, до меня доходили кое-какие разговоры. Обычно в наших краях не любят такого рода разговоры обнародовать; и я тоже не хочу углубляться в них, как бы там ни было, твою честь я считаю своей честью; самое меньшее потому, что женщину, имя которой связывали в тех разговорах с именем твоего гостя, которую ты зовешь «своей женой», я когда-то любил, потому что мы с ней друг другу дали обет, потому что между нами была любовь, похожая на сказку, по этой причине я и сейчас  не желаю возвращаться к тем разговорам. Не нужно по новой портить кровь ни тебе, ни мне.
После отъезда гостя полноправным хозяином лошади стал ты. По твоему поведению я понял, что тот худой, длинный, лысый гость больше не приедет в твой дом продолжать лечение. Потому что после отъезда гостя отношение твое к той лошади (моей лошади) стал поистине враждебным. Я, может, и это стерпел бы. Но вскоре ты сотворил такую подлость, которую я тебе никогда не прощу. И себе этого никогда не прощу. Ты уговорил меня свести лошадь с ее собственным детенышем. Я тебе не раз говорил, что это грех. Ты же, смеясь, отвечал, что животное – оно и есть животное, для них не имеет значения, мать то или ребенок, брат или сестра. Я того золотистого жеребенка спас от волчьих клыков и по твоему наущенью бросил в лапы смерти. Бедный жеребенок… он после связи с матерью своей,  бросился оземь и умер. (Не знаю, желают ли коням царствия небесного?); по-моему, у него был инфаркт. (Не знаю, бывает ли у коней инфаркт?). Я своими руками похоронил жеребенка, смертью смывшего свой грех. Среди родственников и соседей были такие, что осуждали меня, смеялись надо мной; они хотели, чтобы чистейшее, цветами благоухающее мясо своего молодого коня я бросил их свирепым, здоровым псам. Я же своего жеребенка своими руками похоронил. Может, ты даже  родных своих так не хоронил, сосед, как я его. Мое животное было гораздо благонравнее такого человека, как ты (не знаю, можно ли назвать тебя человеком?), намного нравственнее. Ты хотел привить животному свое хитроумие. Но животное не приняло твоих проделок, бросилось оземь и погибло, может быть, от инфаркта.
После того случая я долго не мог прийти в себя. Но ты даже после всего случившегося  вел себя по-прежнему. То привозил из лесу дрова на лошади, то приставлял ее к сохе. Казалось, ты все это делал мне назло, сосед. Вероятно, и меня хотел довести до инфаркта, как моего жеребенка. Жена по лицу моему читала все, что переживал я в сердце моем. Она хорошо знала, о чем я жалею. Говорила, ну, что такое лошадь, что так из-за нее переживаешь ты? Не мог же я сказать ей, что этот сукин сын сосед сначала увел у меня любимую, а потом и лошадь. Теперь же обеих использует, как скотину, бьет, ругает; назло мне  - и жене, и лошади, дав глаза, лишает света.
В действительности, я одинаково смотрю и на жену, и на лошадь. Каждая из них воистину становится  нам другом сердечным. И хорошая жена, и хорошая лошадь никогда не оставят человека в беде…
Постепенно у лошади начал расти живот; значит, моя лошадь (что с того, что теперь ты ее хозяин, сосед?) понесла от моего жеребца (что с того, что его уже нет на этом свете?) и родит теперь нового жеребенка. Но ведь это грех. Днем и ночью молился я Аллаху, чтобы что-нибудь случилось с этой гнедой. Ты только посмотри, я – мягкосердечный человек, любящий лошадь не меньше жены своей, прошу у Аллаха смерти для лошади. Честно говоря, пару раз было у меня желание взять старую двустволку и, всадив пулю лошади в голову, отправить на тот свет. Но потом, проговорив «будь проклят ты, шейтан», оставил эту мысль. Но, кажется, Аллах все-таки услышал меня, наконец. За несколько дней до того, как ожеребиться, лошадь у кромки леса растерзал волк; естественно, вместе с приплодом в животе. Сказать по правде,  в день, когда погибла лошадь, я плакал; не знаю, что было тому причиной – радость или печаль?
Видя, как ты разозлился, когда пала лошадь, сосед, я подумал, что и ты тихо поплачешь в укромном уголке. Но ты, раскрасневшись, ругал кого-то. Нет, не волка, загрызшего лошадь, ругал ты; Ты ругал живых и мертвых того, кто продал тебе лошадь, кто продал и пожадничал, продал и пожалел. А человеком тем был, вероятно, я, ведь лошадь эту когда-то тебе продал я. Так что ругал ты меня. Привязав останки лошади к трактору, ты приволок ее во двор, ругаясь и чертыхаясь, порубил на куски топором лошадь, неродившегося жеребенка и бросил собакам. Все это я видел со своего двора и ясно слышал каждое твое слово. Кровь почернела внутри у меня. Но я молчал. Думал, человек же он, сейчас зол, сердит, но скоро остынет, успокоится. Но ты и не думал успокаиваться, кажется. Через некоторое время, как человек с помутившимся  рассудком с топором в руке ты бросился в дом. Из дома донесся крик. Я не выдержал и пошел к вашему дому. Из открытой двери слышался плач, рыдания. Жена, твоя жена – моя бывшая любимая, лежала  и билась в луже крови на полу. Рядом с ней, в самом центре этой лужи крови лежал кусок мяса. Женщина потеряла ребенка. Ребенок был мертвым. Расширившиеся от страха и мук глаза женщины напоминали кровавые плошки; увидев меня, она закрыла лицо руками. В те мгновения перед глазами моими почему-то встали твой худой, лысый гость и  мой разбившийся об землю жеребенок. Тело мое пробрала дрожь. Схватившись за сердце, я упал на пол.  Очнувшись, увидел себя дома, в постели. И вот уже сколько дней лежу с инфарктом…
…Сосед, как только встану я, скажу тебе все, что думаю, все, что накопилось, прямо в лицо, прямо в глаза. Сколько же можно жить с этой болью, с этим горем, все это носить в себе? Я, создание Божье, никогда не знавший, что такое болезнь, теперь понял, что человека до болезни, до инфаркта доводит эта скорбь, горе и печаль…
Я хочу поведать тебе свои печали, сосед.. Даст Бог, поднимусь с постели… Слово свое скажу тебе, как надо.
Не знаю, поймешь ли меня правильно?

*   *   *

- Теперь помянем покойного… Прошу соблюдать тишину. Ведь это поминки. Кто там дымит  папиросой?... А ты, брат, чего смеешься?.. Да, да, я к тебе обращаюсь… Кем ты приходишься покойному?.. Соседом?.. Близким соседом… Да, так очень хорошо… От чего, от какой болезни умер покойный?.. Два раза подряд инфаркт перенес?.. Да, таков мир… Что поделаешь?.. Да упокоит душу его Аллах. Помянем его… Аминь.

Перевод с азербайджанского

                М.Эльдаровой